Неточные совпадения
В окно смотрели три
звезды, вкрапленные в голубоватое серебро лунного неба. Петь кончили, и точно
от этого стало холодней. Самгин подошел
к нарам, бесшумно лег, окутался с головой одеялом, чтоб не видеть сквозь веки фосфорически светящегося лунного сумрака в камере, и почувствовал, что его давит новый страшок, не похожий на тот, который он испытал на Невском; тогда пугала смерть, теперь — жизнь.
«Все молчит: как привыкнешь
к нему?» — подумала она и беспечно опять склонилась головой
к его голове, рассеянно пробегая усталым взглядом по небу, по сверкавшим сквозь ветви
звездам, глядела на темную массу леса, слушала шум листьев и задумалась, наблюдая,
от нечего делать, как под рукой у нее бьется в левом боку у Райского.
И действительно, часов в десять вечера темный небесный свод, усеянный миллионами
звезд, совершенно освободился
от туч. Сияющие ночные светила словно вымылись в дожде и приветливо смотрели на землю.
К утру стало прохладнее.
Вечером у всех было много свободного времени. Мы сидели у костра, пили чай и разговаривали между собой. Сухие дрова горели ярким пламенем. Камыши качались и шумели, и
от этого шума ветер казался сильнее, чем он был на самом деле. На небе лежала мгла, и сквозь нее чуть-чуть виднелись только крупные
звезды. С озера до нас доносился шум прибоя.
К утру небо покрылось слоистыми облаками. Теперь ветер дул с северо-запада. Погода немного ухудшилась, но не настолько, чтобы помешать нашей экскурсии.
Трофимов. Варя боится, а вдруг мы полюбим друг друга, и целые дни не отходит
от нас. Она своей узкой головой не может понять, что мы выше любви. Обойти то мелкое и призрачное, что мешает быть свободным и счастливым, — вот цель и смысл нашей жизни. Вперед! Мы идем неудержимо
к яркой
звезде, которая горит там вдали! Вперед! Не отставай, друзья!
Но
от участия в конкурсах, которые могли бы ему создать положение
звезды в шахматном мире, он постоянно отказывался: «У меня нет в натуре ни любви
к этой ерунде, ни уважения, — говорил он, — просто я обладаю какой-то механической способностью ума, каким-то психическим уродством.
Небо сверкало
звездами, воздух был наполнен благовонием
от засыхающих степных трав, речка журчала в овраге, костер пылал и ярко освещал наших людей, которые сидели около котла с горячей кашицей, хлебали ее и весело разговаривали между собою; лошади, припущенные
к овсу, также были освещены с одной стороны полосою света…
— Господа, хотите играть в карты? — отнеслась Мари
к двум пожилым генералам, начинавшим уж и позевывать
от скуки; те, разумеется, изъявили величайшую готовность. Мари же сейчас всех их усадила: она, кажется, делала это, чтобы иметь возможность поговорить посвободней с Вихровым, но это ей не совсем удалось, потому что в зало вошел еще новый гость, довольно высокий, белокурый, с проседью мужчина, и со
звездой.
Скажите мне, отчего в эту ночь воздух всегда так тепел и тих, отчего в небе горят миллионы
звезд, отчего природа одевается радостью, отчего сердце у меня словно саднит
от полноты нахлынувшего вдруг веселия, отчего кровь приливает
к горлу, и я чувствую, что меня как будто поднимает, как будто уносит какою-то невидимою волною?
— Его Алексей Нилыч подымут. Знаете ли, что я сейчас
от него узнал? — болтал он впопыхах. — Стишки-то слышали? Ну, вот он эти самые стихи
к «Звезде-амазонке» запечатал и завтра посылает
к Лизавете Николаевне за своею полною подписью. Каков!
Вот и мы трое идем на рассвете по зелено-серебряному росному полю; слева
от нас, за Окою, над рыжими боками Дятловых гор, над белым Нижним Новгородом, в холмах зеленых садов, в золотых главах церквей, встает не торопясь русское ленивенькое солнце. Тихий ветер сонно веет с тихой, мутной Оки, качаются золотые лютики, отягченные росою, лиловые колокольчики немотно опустились
к земле, разноцветные бессмертники сухо торчат на малоплодном дерне, раскрывает алые
звезды «ночная красавица» — гвоздика…
Чем дальше уходили мы
от дома, тем глуше и мертвее становилось вокруг. Ночное небо, бездонно углубленное тьмой, словно навсегда спрятало месяц и
звезды. Выкатилась откуда-то собака, остановилась против нас и зарычала, во тьме блестят ее глаза; я трусливо прижался
к бабушке.
Час
от часу темнела глубь небесного свода, час
от часу ярче сверкали
звезды, громче раздавались голоса и крики ночных птиц, как будто они приближались
к человеку!
Между тем ночь уже совсем опустилась над станицей. Яркие
звезды высыпали на темном небе. По улицам было темно и пусто. Назарка остался с казачками на завалинке, и слышался их хохот, а Лукашка, отойдя тихим шагом
от девок, как кошка пригнулся и вдруг неслышно побежал, придерживая мотавшийся кинжал, не домой, а по направлению
к дому хорунжего. Пробежав две улицы и завернув в переулок, он подобрал черкеску и сел наземь в тени забора. «Ишь, хорунжиха! — думал он про Марьяну: — и не пошутит, чорт! Дай срок».
Достаточно сказать, что свет
от ближайшей
к земле
звезды доходит до нас только через восемь тысяч лет, а
от дальних
звезд через сотни тысяч…
Заря между тем, чуть-чуть занимавшаяся на горизонте, не предвещала ничего особенно печального: напротив того, небо, в котором начинали тухнуть
звезды, было чистоты и ясности необыкновенной; слегка зарумяненное восходом, оно приветливо улыбалось и спешило, казалось, освободиться
от туч, которые, как последние морщинки на повеселевшем челе, убегали
к востоку длинными, постепенно бледнеющими полосками.
С течением времени человечество все более и более освобождается
от искусственных искажений и приближается
к естественным требованиям и воззрениям: мы уже не видим таинственных сил в каждом лесе и озере, в громе и молнии, в солнце и
звездах; мы уже не имеем в образованных странах каст и париев; мы не перемешиваем отношений двух полов, подобно народам Востока; мы не признаем класса рабов существенной принадлежностью государства, как было у греков и римлян; мы отрицаемся
от инквизиционных начал, господствовавших в средневековой Европе.
— Оказалось, по розыску моему, что слово это значит обожание, любовь, высокую любовь
к делу и порядку жизни. «Так! — подумал я, — так! Значит — культурный человек тот будет, который любит дело и порядок… который вообще — жизнь любит — устраивать, жить любит, цену себе и жизнь знает… Хорошо!» — Яков Тарасович вздрогнул; морщины разошлись по лицу его лучами
от улыбающихся глаз
к губам, и вся его лысая голова стала похожа на какую-то темную
звезду.
Миновав биваки передовой линии, они подошли
к нашей цепи. Впереди ее, на одном открытом и несколько возвышенном месте, стоял окруженный офицерами русской генерал небольшого роста, в
звездах и в треугольной шляпе с высоким султаном. Казалось, он смотрел с большим вниманием на одного молодцеватого французского кавалериста, который, отделись
от неприятельской цепи, ехал прямо на нашу сторону впереди нескольких всадников, составляющих, по-видимому, его свиту.
Надежда Федоровна прислушалась
к ровному шуму моря, поглядела на небо, усыпанное
звездами, и ей захотелось скорее покончить все и отделаться
от проклятого ощущения жизни с ее морем,
звездами, мужчинами, лихорадкой…
Горбун не ответил. Он был едва видим на лавке у окна, мутный свет падал на его живот и ноги. Потом Пётр различил, что Никита, опираясь горбом о стену, сидит, склонив голову, рубаха на нём разорвана
от ворота до подола и, мокрая, прилипла
к его переднему горбу, волосы на голове его тоже мокрые, а на скуле — темная
звезда и
от неё лучами потёки.
«Как в небе
звезды», — подумал я и с холодком под сердцем склонился
к груди, потом отвел глаза
от нее, поднял их на лицо.
Кончится беседа, — я иду
к себе, на чердак, и сижу там, у открытого окна, глядя на уснувшее село и в поля, где непоколебимо властвует молчание. Ночная мгла пронизана блеском
звезд, тем более близких земле, чем дальше они
от меня. Безмолвие внушительно сжимает сердце, а мысль растекается в безграничии пространства, и я вижу тысячи деревень, так же молча прижавшихся
к плоской земле, как притиснуто
к ней наше село. Неподвижность, тишина.
Даже в те часы, когда совершенно потухает петербургское серое небо и весь чиновный народ наелся и отобедал, кто как мог, сообразно с получаемым жалованьем и собственной прихотью, — когда всё уже отдохнуло после департаментского скрипенья перьями, беготни, своих и чужих необходимых занятий и всего того, что задает себе добровольно, больше даже, чем нужно, неугомонный человек, — когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время: кто побойчее, несется в театр; кто на улицу, определяя его на рассматриванье кое-каких шляпенок; кто на вечер — истратить его в комплиментах какой-нибудь смазливой девушке,
звезде небольшого чиновного круга; кто, и это случается чаще всего, идет просто
к своему брату в четвертый или третий этаж, в две небольшие комнаты с передней или кухней и кое-какими модными претензиями, лампой или иной вещицей, стоившей многих пожертвований, отказов
от обедов, гуляний, — словом, даже в то время, когда все чиновники рассеиваются по маленьким квартиркам своих приятелей поиграть в штурмовой вист, прихлебывая чай из стаканов с копеечными сухарями, затягиваясь дымом из длинных чубуков, рассказывая во время сдачи какую-нибудь сплетню, занесшуюся из высшего общества,
от которого никогда и ни в каком состоянии не может отказаться русский человек, или даже, когда не о чем говорить, пересказывая вечный анекдот о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента, — словом, даже тогда, когда всё стремится развлечься, — Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению.
На первых порах граф принимался как бы действовать и даже много говорил; но тут же нежданно умолкал и удалялся, очевидно чем-то неудовлетворенный. Мысли ли его были не поняты как следует или действия не оценены по справедливости, — только он переходил
от одного счастливого случая
к другому, не сделав себе в конце концов, что называется, карьеры, — если не считать, конечно, нескольких
звезд на груди и видного придворного чина.
Рыжий свет выпуклых закопченных стекол, колеблясь, озарил воду, весла и часть пространства, но
от огня мрак вокруг стал совсем черным, как слепой грот подземной реки. Аян плыл
к проливу, взглядывая на
звезды. Он не торопился — безветренная тишина моря, по-видимому, обещала спокойствие, — он вел шлюпку, держась
к берегу. Через некоторое время маленькая
звезда с правой стороны бросила золотую иглу и скрылась, загороженная береговым выступом; это значило, что шлюпка — в проливе.
Стал я понемногу поправляться. Однажды мой доктор и говорит: «Слушайте, сэр, не все же вам без дела околачиваться; у меня есть для вас в виду место. Хотите поступить конторщиком в „Южную
звезду“?» — «Помилуйте, с руками, ногами!» — «Ну, так отправляйтесь туда завтра
к одиннадцати часам, спросите хозяина и скажите, что
от меня пришли. Он уже знает».
Англичанин все это выслушал и выгнал Севастьяна, как и нас, и нет
от него никакого дальше решения, и сидим мы, милостивые государи, над рекою, яко враны на нырище, и не знаем, вполне ли отчаиваться или еще чего ожидать, но идти
к англичанину уже не смеем, а
к тому же и погода стала опять единохарактерна нам: спустилась ужасная оттепель, и засеял дождь, небо среди дня все яко дым коптильный, а ночи темнеющие, даже Еспер-звезда, которая в декабре с тверди небесной не сходит, и та скрылась и ни разу не выглянет…
Господи, что только мы в эту пору почувствовали! Хотели было сначала таинствовать и одному изографу сказать, но утерпеть ли сердцу человечу! Вместо соблюдения тайности обегли мы всех своих, во все окна постучали и все друг
к другу шепчем, да не знать чего бегаем
от избы
к избе, благо ночь светлая, превосходная, мороз по снегу самоцветным камнем сыпет, а в чистом небе Еспер-звезда горит.
Ветер
к ночи совсем утих, и чистое, безлунное, синее небо играло серебряными ресницами ярких
звезд. Было призрачно светло
от того голубоватого фосфорического сияния, которое всегда излучает из себя свежий, только что улегшийся снег.
Теперь стало светло — гораздо светлее, чем при начале ночи. Это происходило, конечно, оттого, что они были гораздо ближе
к звездам.
Звезды, величиною каждая с яблоко, так и сверкали, а луна, точно дно большой золотой бочки, сияла, как солнце, освещая равнину
от края и до края.
Ночью она не спала вовсе, но не лаяла без разбору, как иная глупая дворняжка, которая, сидя на задних лапах и подняв морду и зажмурив глаза, лает просто
от скуки, так, на
звезды, и обыкновенно три раза сряду, — нет! тонкий голосок Муму никогда не раздавался даром: либо чужой близко подходил
к забору, либо где-нибудь поднимался подозрительный шум или шорох…
Он всходит справа
от нас, месяц. Большой, красноватый и тусклый круг его поднимается над чёрной сетью лесной чащи, как бы цепляясь за сучья, а они гибко поддерживают его, толкая всё выше в небо,
к одиноким
звёздам.
— Помнишь ты, — продолжал Островский, — как я в первый раз приходил
к тебе с женой, как я кланялся твоим седым волосам, просил у тебя совета?.. А-а! ты это позабыл, а о боге напоминаешь… Собака ты лукавая, все вы собаки! — крикнул он почти в исступлении, отмахнувшись
от девочки, которая, не понимая, что тут происходит, потянулась
к отцу. — Вы — дерево лесное!.. И сторона ваша проклятая, и земля, и небо, и
звезды, и…
Их сразу охватила тьма, и они исчезли друг для друга — только голоса да изредка прикосновение нарушали чувство странной, всеобъемлющей пустоты. Но
звезд было много, и горели они ярко, и скоро Алексей Петрович там, где деревья были реже, стал различать возле себя высокий и грузный силуэт отца.
От темноты,
от воздуха,
от звезд он почувствовал нежность
к этому темному, едва видимому, и снова повторил свои успокоительные объяснения.
Вечер крещенского сочельника ясный был и морозный. За околицей Осиповки молодые бабы и девки сбирали в кринки чистый «крещенский снежок» холсты белить да
от сорока недугов лечить. Поглядывая на ярко блиставшие
звезды, молодицы заключали, что новый год белых ярок породит, а девушки меж себя толковали: «
Звезды к гороху горят да
к ягодам; вдоволь уродится, то-то загуляем в лесах да в горохах!»
Оля молчала, наклонившись над опухшей, безобразной головой. Алексей Степанович видел, как она поднесла
к глазам конец платка, и тихонько на носках вышел на балкончик. Там он прислонил голову
к столбу, и, когда посмотрел на реку, все дрожало, и
звезды дробились и сверкали, как большие бледно-синие круги. Ночь потемнела, и
от безмолвной реки несло холодом.
Я только слышу, как шумит сонное море и как бьется
от сантуринского мое сердце. Поднимаю глаза
к небу — там ни одной
звезды. Темно и пасмурно. Очевидно, небо покрыто облаками. Я для чего-то пожимаю плечами, глупо улыбаюсь и еще раз, уж не так решительно, зову извозчика.
— Взгляни на
звезды, Танасио! Взгляни на
звезды! Смотри, сколько их! Каждый раз, что я поднимаю глаза
к небу, мне вспоминается наша старая Драга; она говорит, что
звезды — это фонари, зажженные на переправах по пути
к морю, отделяющему
от нас райскую гору, где находятся наши праведники со святым Саввой [Св. Савва считается покровителем Сербии.] во главе. Право же, y старой Драги душа по…
Балаган, отданный в распоряжение труппе фокусника, стоял почти на конце квартала, и за ним сразу начинался большой старый парк, примыкавший
к городу. Летом должно было быть чудно хорошо в этом парке, но теперь огромные сугробы снега сплошь покрыли его аллеи и дорожки. Деревья стояли совсем серебряные
от инея, a над всей этой белой полосой темнело темное зимнее небо, осыпанное миллиардами
звезд.
И почему было не чувствовать интереса
к любому встречному ему, такому жадному
к жизни во всех ее проявлениях,
от далекой
звезды до ползущей по земле букашки?
Мы подошли
к окну.
От самой стены дома до карниза начиналось ровное огненно-красное небо, без туч, без
звезд, без солнца, и уходило за горизонт. А внизу под ним лежало такое же ровное темно-красное поле, и было покрыто оно трупами. Все трупы были голы и ногами обращены
к нам, так что мы видели только ступни ног и треугольники подбородков. И было тихо, — очевидно, все умерли, и на бесконечном поле не было забытых.
В немногих словах, дельно и едко высказала Марья Орестовна свою «претензию». Она не скрывала постоянного пренебрежительного отношения
к Евлампию Григорьевичу. Не желает она дольше работать над его производством в генералы со
звездой. Она хочет жить для себя. Ее план — уехать за границу, основаться сначала там, а позднее — где ей угодно в России, на средства, которых она, при всем своем уме, не позаботилась получить
от мужа заблаговременно из гордости.
— Милый друг! — говорила однажды баронесса, держа на коленах прекрасного малютку и вся пылая
от любви
к нему. — Недаром астрологи напророчили нашему сыну столько даров. Полюбуйся им; посмотри, какой ум, сколько огня в его глазах; он глядит на нас, будто нас понимает. Кажется, так и горит на нем
звезда величия и славы! Кто знает, какая высокая доля ждет его! Ведь и король богемский, Подибрад, был простой дворянин…
— Да, — отвечал Паткуль, обернувшись
к окну, будто рассматривая небесные светила, —
звезда любви восходит, отогнав
от себя все облака. Она сулит нам удовольствие; но, признаюсь вам, приятнее наслаждаться ее светом из своей комнаты, нежели под открытым небом, в нынешние росистые ночи.
И сколько ни говорил отделившийся
от большинства человек о том, что, двигаясь по ложному направлению, не изменяя его, мы наверное не приближаемся, а удаляемся
от своей цели, и что точно так же мы не достигнем цели, если будем метаться из стороны в сторону, что единственное средство достигнуть цели состоит в том, чтобы, сообразив по солнцу или по
звездам, какое направление приведет нас
к нашей цели, и избрав его, идти по нем, но что для того, чтобы это сделать, нужно прежде всего остановиться, остановиться не затем, чтобы стоять, а затем, чтобы найти настоящий путь и потом уже неуклонно идти по нем, и что для того и для другого нужно первое остановиться и опомниться, — сколько он ни говорил этого, его не слушали.
Какое же уважение он мог требовать
к ней
от Маруси — этой
звезды балета и веселящегося Петербурга.
И ангел
от земли в сиянье предо мной
Взлетает; на лице величие смиренья;
Взор
к небу устремлён: над юною главой
Горит
звезда преображенья.
Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон
звездами, но отличаясь
от всех близостью
к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812-го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света.
Мать Светлогуба была не старая, миловидная женщина, с седеющими локонами и
звездой морщинками
от глаз. Учитель, товарищ Светлогуба, узнав о том, что смертный приговор подписан, хотел осторожно подготовить ее
к страшному известию, но только что он начал говорить про ее сына, она по тону его голоса, по робости взгляда угадала, что случилось то, чего она боялась.